Трое мужчин-гинекологов беседуют.
Один прервал беседу:
— Ну что мы все о работе да о работе? Давайте поговорим о женщинах.
Роддом! Цитадель материнства! Выходят молодые мамаши со свертками-кульками и передают их молодым папашам. А в кульках — люди. Маленькие людишки. Но может быть, потом кто-нибудь из них великим будет. Как Пушкин. Ведь его когда-то так же выносили. Как рядового младенца. А сейчас он как вымахал?! И продолжает расти. На фоне остальных.
В этот роддом я хожу. Уже третий день. Дочка у меня там. Должна родиться. Но родится назло мне сын. Это я знаю и учитываю. И специально хочу дочку, чтобы назло мне родился сын. Когда он родится, то все будет так, как я хочу.
И вот сегодня свершилось. Бегу в справочное и спрашиваю у пожилой женщины в халате:
— Кто?
— А вам кого надо?
— Дочку, — говорю специально, чтобы назло мне сказали: «А у вас сын».
— А у вас дочка и родилась.
— Не может быть! Назло мне сын должен был родиться.
— Не-ет. Зачем назло? Вот тут написано: девочка, вес — три двести. Три килограмма двести граммов девочки.
— А рост какой у моей девочки?
— Что-й?
— Длина, говорю, высота какая?
— А-а… 53 сантиметра.
— Ух ты! Какая длиннющая! Это в кого это она такая Джомолунгма? Пять-де-сят три сантиметра. Над уровнем моря. Интересно. Я в ее годы 52 сантиметра был, а жена — 51. Странно.
Ну да ладно. Пошел я домой. Сосед мой, как узнал, что свершилось, закричал «Ура!» от радости. Ну, наконец-то, говорит, а то я уж измаялся. Третий день, как на иголках. Какой вес девочки-то?
— Три двести.
— Вот. Давай. Три по двести. Хорошо. Хороший вес. Больше и не надо, а то завтра на работу.
На следующий день после работы пошел я в роддом на свидание с Нюрой. Оказывается, лежит она в 906-й палате. Это высоко, девятый этаж. Мне сказали, что с женой можно пообщаться или по телефону, или через окно с улицы. Но если я ей по телефону из справочного звякну, это ж будет официальщина. «Алло, вы меня слышите?» — «Нет, не слышу».— «И я вас не слышу. До свидания». Нет, надо через окно попробовать пообщаться, так сказать, тет- а-тет. Подхожу я к окнам — мать честная! Там народу, как на демонстрации. И все кричат в эфир свое, сокровенное. Как же мне Нюру-то вызвать, чтоб она в окно выглянула? «А ты камушек в окно брось, она и выглянет», — посоветовал мне маленький мужичок. Нашел я камешек и бросил ввысь. Однако высоко окно, промазал я. А попал в окно 907-й палаты. Да и то не повезло. Разбил я окошко-то. В пробоину сразу высунулась чья-то счастливая разгневанная мать и гаркнула вниз:
— Кто хулиганит?!
Меня на свободный пятачок вытолкнули, сами расступились и пальцем показывают: «Вот он».
Счастливая мать сверху спрашивает:
— Ты что, очумел?
— Да не очумел, а Нюру мне из 906-й палаты надо. Позовите, пожалуйста, чтоб она выглянула.
— Счас. А окошки-то зачем бить?
Скоро выглянула Нюра. Я кричу:
— Ню-ра!
Она не видит и не слышит. Высоко. Народу много. Я еще громче:
— Ню-ра! — и руками размахиваю.
Она наконец заметила.
— Кто у нас? — кричу так, для разговора.
— Мальчик.
— Какой мальчик? Ведь у нас девочка.
— Хорошенький. Восемь двести. Ростом — метр. Весь в тебя, Виктор!
— Какой Виктор? Я же Валерка твой. Нюра, что с тобой? Ты меня не узнаешь?
Наконец я разобрался, что не моя это Нюра. Ну разве определишь на такой высоте, где чья Нюра?
— Нюра? Ты мне Нюру позови. Мою. У которой девочка.
Наконец высунулась моя Нюра. Покричали мы с ней, поговорили, пошептались, пошушукались. Но слышимость неважная. Тяжело беседовать в такой крикливой обстановке. Я решил заканчивать. Крикнул ей:
— Передачу принимай!
Она опустила мне бельевую веревку. Я привязал к веревке рюкзак с продуктами, и она потащила его наверх.
Вы спросите, а почему не через окошечко в справочном? Отвечу. Там не все принимают. Часы не принимают. Книги и колбасу не принимают. А Нюра моя без книг и колбасы не может. Не живет.
Я стою и смотрю, как она передачку тащит. Вдруг на четвертом этаже распахивается окно, высовывается солидная женщина в белом халате и хватает руками рюкзак мой. Я кричу: «Нюра, тяни! А вы, тетенька, отцепитесь, это не вам передачка». Ну, думаю, себе же заберет и съест. Но санитарка эта будто и не слышит меня. Вцепилась в мешок и кричит: «Нельзя так передачи передавать. Это незаконно!» А что это значит — незаконно? У нас что, постановление Верховного Совета по этому вопросу было? Не было. Значит, все законно.
— Нюра, тяни!
Я смотрю, Нюре уже другие женщины помогают. Тянут дружно. И вытянули санитарку из окна. А она за рюкзак держится, болтается на ветру и кричит: «Нельзя!». Под окнами посетители стали скандировать: «Раз, два — взяли! Еще взяли!». А женщины во главе с Нюрой дружно тянут. Уже до шестого этажа ту, солидную в халате, дотянули. А она все кричит: «Нельзя!».
Но смекаю я, дело жертвами пахнет. Быстро скинул с себя пиджачок и мужикам говорю: «Держись по окружности пиджака. Ловить будем санитарку». Как пожарные, натянули мы пиджак и этой голосим: «Отпускайтесь, мы вас в пиджак поймаем!». А она хоть и продолжает трубить «Нельзя, нельзя», а на пиджачок стала все-таки прицеливаться. Мы внизу приготовились, взялись покрепче… и пиджачок-то мой треснул. По швам. Мы в разные стороны рассыпались. У меня в руках только карман от пиджачка остался. Левый. В нем деньги. Я этот карман быстро в карман брюк засунул и смотрю вверх. Там, видимо, еще подмога подоспела. Втащили они все же мою передачку. Уж так я переживал за нее. И эту, в халате, тоже втащили. Она прямо из окна всем спасибо сказала, за поддержку. И женщин там наверху громко благодарила. И искренне. Даже передачку у Нюры забыла изъять. Значит, сегодня на ночь Нюра обеспечена продуктами. Там в рюкзаке бидон молока, булка хлеба и палка колбасы. И девочке моей, малютке, баночка литровая со снедью. Я пельмени ей сварил. Из редьки. Они вкуснее, ретешные-то.