КРАСНЫЙ УГОЛОК КАПИТАЛИЗМА

Не, что ни говори про “МММ”, а я выиграл. Заложил тёщину квартиру  вместе с тёщей и выиграл. И купил квартиру в элитном доме.

Ну, мать честная – в соседях банкиры, генералы, бизнесмены. Все вселились и сказали:

— Вот и слава богу, вот и перешли к капитализму.

Конечно, на работе в цеху ребята на меня коситься стали. Однажды мастер говорит:

— Мужики, завод  тонет, надо балласт скидывать, сокращаться надо.

Все дружно на меня посмотрели. Я говорю, мужики, вы чо? При чём тут я? Я, что ли, плохой слесарь?

— Не, слесарь ты хороший, — говорит мастер, — но душком от тебя буржуазным веет. Давай, сокращайся.

Взял я с завода свою приватизированную долю – верстак и две болванки… и сократился.

Верстак в кабинете своём поставил, кресло к нему подкупил итальянское, крутящее-сися. И каждый день к восьми утра иду из спальни на работу – в кабинет к верстаку. Стружку на него насыплю из мешочка – я с завода горсть родной стружки взял – и размышляю.

Раньше мы с Валентиной у тёщи жили, в однокомнатной. Какая там мебель. Дай бог, чтоб самого куда на ночь поставили. А тут – красота, четыре комнаты, просторы, объёмы.

Ладно, думаю, раз ребята меня в капиталисты вытолкали, буду жить и работать по-капиталистически. Тёщу забрал к себе, её квартиру сдал в аренду. Живу, к соседям присматриваюсь.

Раз приглашает нас к себе сосед Сергей, молодой парень, бананы из-за бугра тащит. Мы пришли, жена Сергея говорит:

— Садитесь, пожалуйста, креветки кушайте.

Ну, это рачки такие, как саранча или стрекоза. Я первый раз их видел. Крыльев нет, ног нет, что там и жрать-то. Я взял одну и сразу хлоп – в рот. А жена Сергея говорит:

— Вы зря её не почистили.

Да я, говорю, никогда их не чищу. Самое вкусное в них – это шкурка. А она продолжает:

— Вы, Василий, по какой части бизнесмен: по финансовой, по недвижимости или шоу-бизнес?

— Та шо вы, шо вы? Какой бизнес? Я, наверное, по недвижимости.

Она говорит, как интересно, расскажите.

Я говорю, вот в прошлом году у меня Валентина ногу сломала и три месяца в гипсе была. Так я её звал русская недвижимость. Хотя она татарка, голубоглазая.

Короче, про бизнес отболтался, а вот коньяк они мне налили – влюбился я в него с первой рюмки. Выпили мы у них по бутылке на брата, и я думаю, ну, завтра всё, хана, башка треснет. Утром проснулся, прислушиваюсь к ощущениям. Голова не болит, глаза открываются. И закрываются. А мысли, как песни идут, аж рифмованные. С ума схожу, что ли? Разбудил Валентину. Обычно у неё с похмелья лицо такое гладкое, как зад. А тут лицо как лицо. Нос, глаза, всё прощупывается. И она говорит:

— Вась, что с тобой? Уж больно ты свежий для похмелья. Уж не заболел ли?

И тут дошло до нас, что коньяк – беспохмельный.

Бросились мы в магазин коньяк этот покупать, не потому что голова, а так – для порядка, раз накануне приняли. Я на бумажку название русскими буквами у соседа списал, говорю продавцу, одну. А она отвечает, 100 долларов. Вот тут-то нас и хватануло похмелье.  Оказывается, здоровье сто долларов стоит, один пузырь.

Бурду, конечно, пить мы уже не стали, стали копить на коньяк. Каждый день ходим трезвые, как последние банкиры. Собачку Кустика по двору выгуливаем чаще обычного. Обычно-то раз в неделю.

Но у Валентины на работе неприятности начались. Она в столовой поваром. И вот после тех креветок отшибло у неё вкус к мясу. Даже с работы домой его не несёт. Подавай ей каждый день креветки. Исхудала. Осталось-то в ней килограммов сто. Подружки смеются, чо, говорят, Валентина, в манекенщицы пойдёшь али в фотомодели, эротические.

Да ещё бабки из соседних  хрущёвок оплевали её всю. У нас сейчас двор железным забором огорожен. И вот бабки с утра идут к забору на дежурство. Берутся за прутья ручонками и злобно глядят на чужую жизнь: на “мерседесы”, на женщин в шубах, на генералов в лампасах. И никого не пропустят. Генералов вообще куда подальше посылают, вплоть до Чечни.

А тут Валентина из подъезда вышла в драповом пальтишке. И они как начали в неё плевками плеваться, слюнёвыми. Да с разбегу, да в прыжке. Чтоб доплюнуть. И кричат:

— Ишь, прикидывается, шубу норкой внутрь надела.

Я тоже попался по неопытности. Кто-то из нашего дома джип купил. Ну, такой джипистый, что я подошёл посмотреть. Я вообще не могу спокойно стоять, когда оно большое и джипистое. Я стою у забора, любуюсь. А за забором, оказывается, фронтовик в засаде лежал. Он там окопался, замаскировался и подстерегал клиентов из нашего дома, которые на джип, как на приманку, шли.

Я слышу, мне – щёлк – по башке. Я оборачиваюсь – фронтовик за забором с клюшкой.

Я говорю:

— Ты чо, батя? Рехнулся?

А он говорит:

— Ты зачем на мои денежки джип купил?

— А когда это ты мне их давал?

— А я их и не давал. Ты сам  у меня их отобрал.

— Дак они у тебя, что ли, были?

— Не было. А ты всё равно отобрал.

И уж совсем была мне непонятна собачья ненависть. Нет, псы-дворняги из соседних дворов к жильцам-человекам из нашего дома относились даже с почтением. А вот к собакам из нашего дома – со страшной звериной злобой. Только выходит такой холёный дог-бульдог из нашего двора, псы-дворняги стаями вокруг него вьются и норовят откусить от туловища какой-нибудь член. Только хозяин и спасал палкой или ещё чем, лучше факелом. Потом уже все наши собаководы на факелы перешли. Вечером  смотришь в окно на собачий парк – факельное шествие. Потому что наши договорились собак выгуливать всем вместе, чтоб легче отбиваться было.

А я ещё такой феномен открыл – эти псы-дворняги даже своих женщин, ну, их сучек из нашего дома, не щадили. Раз выбегает из двора сучка течная, ну, красавица холёная. Да мимо такой, если б она женщиной была, ни один мужик не прошёл бы. Как её порода-то? В рот веер, вот – вротвейер. Или эрдельпердель? Нет, вротвейер. Кобели, здоровенные дворняги, её окружили и вместо того, чтоб… они её б… они её б… Они её кусать начали.

Вот как! Идеология у них выше любви поставлена. Они прямо как Молотов в молодости – свою жену Сталину в тюрьму сдать могут. Такое вот у них большое и доброе собачье сердце.

Короче, злоба и ненависть окружили наш дом. И с первого числа по дому было объявлено  осадное положение. Каждый день в семь утра из подъездов сначала выходили сапёры. Они разминировали машины во дворе и обезвреживали в лесу за городом. Потом выходили жильцы. Каждый  мужчина нёс комплект колёс от своей машины. Проткнутые колёса снимались, накаченные ставились. Женщины выносили рули. Когда машины укомплектовывались – всем двором выезжали на работу.

Отдых после работы начинался с процесса выкупа заложников: бабушек, дедушек, кошек, собак, захваченных в рабочее время. Такса была чёткая: за бабушку – две бутылки пива, за дедушку – бутылка водки. За тёщу – коньяк. Они мне дали. В придачу.

После этого весь дом ложился спать по законам военного времени: тридцать процентов спит, тридцать – бодрствует, а тридцать – стоят в дозоре. Ну, то есть я сплю, жена смотрит телевизор, а тёща стоит с топором у двери. Потом меняемся, если я проснусь.  Но я ещё пока не просыпался.

Вы спросите, а где ещё десять процентов? А нету их. По законам военного времени, по уставу, процентов остаётся только девяносто. По уставу. Зато прямой угол – сто градусов.

Как-то ночью Валентина меня будит и говорит, Вася!

Я вскочил, шашку наголо со стенки:

— Что, Валя?

Она шепчет:

— Может, перейдём к своим? К маме опять переедем, ты на завод пойдёшь.

Я шашку повесил, спрашиваю:

— А как же коньяк, а шампанское с креветками? Бросим, что ли?

— Да ну их к лешему. Водка, она ведь тоже хорошая бывает.

— Мне не попадалась. Ладно, давай после Нового года. А счас спи.

А Новый год наш дом справлял по-особому. Во дворе свою личную домовую ёлку поставили и сказали: “В час ночи все могут спуститься во двор на шутки, игрища, розыгрыши и аттракционы. В своём кругу, в час ночи”.

Штурм дома начался в час пятнадцать. Все жильцы были в состоянии хоровода. На словах “порою волк, сердитый волк…” раздался взрыв под джипистым джипом, и на дворовые ворота полезли люди с кольями.

Вот тут-то наши генералы и пригодились. Ну, то есть штурм был проигран начисто. А генералы после взрыва оказались под ёлкой. Оно и понятно, в элитном доме генерал ещё может жить, но воевать ему тяжело. Не для того же он в армию шёл.

Мы стояли вокруг ёлки в плотном кольце нападающих. Акцию возглавлял тот фронтовик, который меня своей клюшкой щёлкнул. Начал он красиво:

— Человек, шампанского!

И посмотрел на генерала под ёлкой. Генерал быстро превратился из генерала в человека и подал фронтовику стакан. Дед выпил, крякнул и сказал:

— А счас водки. Запить.

Запив, продолжил с крыши джипа, прижав кепку к груди:

— Значит так. Ваши квартиры конфискованы и передаются трудовому народу. То есть нам. А мы вам, так и быть, отдаём наши. Со всем имуществом и клопами.

Первого января проснулись мы с Валентиной у тёщи. Башка трещит. Нарезались ночью с горя. С азербайджанцами, тёщиными жильцами. Закусывали анашой, курили какую-то дурь.

Вот, думаю, ядрёна-ть. Надо было жить у тёщи, когда выиграл. Деньги – в валюту, валюту – в чулок, чулок заварить в болванку, самому готовиться к штурму. И въехал бы сейчас в свою квартиру бесплатно. Я видел, все ребята из бригады в штурме участвовали.

Сейчас в моей, наверное, мастер спит. И коньяк мой за батареей, конечно, нашёл, скотина. Жалко, месяц копил на него. Думал, в Новый год… эх!

Вот такая ротация вышла, язви её. Поторопился я, бляха-муха. Вот и рокирнулся обратно: из князи да в грязи.

Огляделся я, смотрю, азербайджанцы спят-хохочут с анаши, а Валюхи и тёщи нигде нет.

Бросился я к нашему дому и увидел такую картину. Все бывшие жильцы стоят вокруг забора, ручонками схватились за прутья и зло смотрят, как из подъездов выходят новые жильцы. Я тоже встал, смотрю, мастер наш выходит. Лицо свежее, чистое. Значит, точно, коньяк нашёл.