Все! В Москве осталось всего три очереди: сдать бутылки, обменять газовые баллоны и — в Останкино, за славой. Раньше слава была по талонам, талоны делили в Кремле. Теперь доступ к славе — круглосуточно! За последнее время прославились: самые злобные террористы, самые наглые вымогатели, самые скандальные политики, самые грязные проститутки. Умом и совестью прославился только Ковалев. Досадное исключение. В семье не без урода.
Останкино в осаде. Штурм 93-го года — семечки. Сейчас вокруг телецентра по лесам и болотам трусЯт бизнесмены, кавээнщики, безголовые политики и безголосые певицы.
— Кто последний за славой? Почем она сегодня?
— Две секунды в фас — 10 тысяч долларов.
— У меня не хватит.
— Секунда в профиль — 5 тысяч.
— Все равно не хватит.
— Тогда полсекунды одно ухо в левом нижнем углу — тысяча. Дома скажешь, что это твое ухо.
— Конечно, мое ухо. Это же мое ухо мелькнуло, Тамара. Вот оно. Я записал на видяшку. Вот, стоп-кадр, смотри, мое ухо по центральному телевидению. Сравнивай!
Тамара через лупу изучает живое ухо мужа и говорит:
— Твое, твое ухо. Сходи в ванную.
В Москве горят все светильники и фонари. Так и хочется крикнуть: куда же смотрят хулиганы? Почему не поддерживают беспорядок? Они устали. На каждый разбитый фонарь Лужков отвечает двумя горящими. У хулиганов больше нет сил. Они опустили руки. Высунули язык. Сдались.
Капризный столичный журналист нашел сенсацию:
— В Москве улицы от снега плохо убираются.
Милый мальчик, ты сними с себя бигуди и съезди в Омск. Там полторы тысячи танков под снегом уже второй месяц ищет вся дивизия. В Нью-Йорке снег выпал — сорок человек сразу погибло. Причем тридцать девять — от страху, что увидели снег. А один — от старости. Две недели машины по городу не ездили. Водители боялись, что погибнут, как те тридцать девять.
А в Москве по Арбату носятся шесть дворников с лопатами за одной снежинкой. Усатый первым накрыл ее корпусом, сунул в карман и унес в контейнер. А пятеро других до слез в глазах вглядываются из-под руки в солнечное небо и ждут другую снежинку.
На смерть Иосифа Бродского кто-то уже написал первую строчку: «Погиб поэт, невольный вольник…» И задумался над второй, глядя на бюст Лермонтова. Бюст стоит в палисадничке напротив банка. Там есть место и для второго бюста. Спеши, поэт, пиши вторую строчку. А то не успеешь. Вчера банкир из банка что-то мерил возле бюста шагами.
Возле банка, на задворках, на скамейке живет бездомная бабушка с собачкой. Обе прилично одеты и хорошо выглядят.
— Что ты, сынок,— говорит бабушка,— какой интернат? Здесь свобода, а в мусорках сейчас такое изобилие. Не мусорки, а супермаркеты, все есть. Такого раньше и в магазинах не было. Тут давеча двое в штатском за одним в форме гнались. Дак он незаметно бросил за угол сверток. В нем 6000 долларов было, килограмм героина и пистолет Макарова с пятью обоймами. Я счас и за пенсией не хожу. А потом, я укором перед банкирами сижу — работаю. Они выходят, довольные, карманы полны денег, а тут я — правда жизни. Они и подают, кому сколько не жалко. Нагрешил, сними грех — подай бездомной бабушке. А у меня свой счет в банке.
То там, то сям шахтеры стучат касками по мостовой. А надо — себе по голове, советует советник Президента. Они попробовали — получилось. Так загудело, что министр услышал — дал зарплату. Да и в головах прояснилось, поехали домой работать.
Злее шахтеров в Москве только таксисты. Раньше вся страна была на пайке и только у них были рыночные отношения. А теперь перед рынком все равны.
— Это здание Лукойл строит,— хрипит таксист,— ничего, пусть достроит, а мы придем к власти и отберем. Конечно, такую красоту построить мы не умеем. Зато отбираем лучше всех. Ха-ха-ха. А можно и взорвать,— добавляет он по-деловому.
Кроме бабушек с полиэтиленовыми пакетами и пацанов с газетами никто не работает. Все просят: шахтеры — у министра, министр — у Президента, Президент — за границей. Дай, дай, дай. Галоши и фуфайки в дефиците. За границей их не производят, поэтому и у нас их нет. Крестьянка из Рязани плачет на Калининском. Говорит, купила сапоги итальянские на шпильке, пальто до пола красное из Парижа, пошла корову доить. А бычок Борька вырвался из конюшни и на меня бросился. Я еле успела пальто скинуть. Он его в полете рогом к избе пришпилил. До сих пор там стоит.
Да, есть еще очередь за компьютерами. В подвал жилого дома вьется она, как в былые годы за спиртным. В очереди — колхозники, рабочие, военные, интеллигенция.
Бедный скульптор Шадр не дожил до этих дней. Он бы назвал сейчас свою скульптуру «Компьютер — орудие пролетариата».
По нашему же телевидению говорят, самое соленое в мире — Мертвое море мое. Я категорически возражаю. Вы попробуйте то море на вкус, а потом лизните лужу на Садовом кольце. И поймете, что то море еще солить-доливать надо, чтобы оно дотянуло до нашей лужи.
А весной, конечно, самой соленой в мире становится Москва-река. В ней не то что газету лежа можно читать, вообще можно ходить пешком, как по ртути. А нам показывают «Доктор нэче». Она личико свое ополаскивает из моря. Да наша лужа соленей и полезнее. В ней здоровья больше. Из нее и надо умываться.
Зимой милиции легче работать. Они на глаз определяют: приезжий-неприезжий. Если соль из подмышек спускается волнами по человеку до самых подошв — это значит, коренной москвич идет. Или африканец.
Вместо кафе — банк, вместо шашлычной — казино. Нормального питания нет. Осталось два вида: быстрое и медленное. Быстрое — когда на ногах, в проходе, одной рукой пьешь колу, другой — прикрываешь бутерброд, чтоб не унесла попрошайка, которая уже шестой раз подходит и просит. Ногами отгоняешь голодную кошку, которая уже зацепила сардельку когтем и тащит со стола. И медленное: когда попрошайки нет, кошки нет, толпы нет, зато всех сразу заменяет официант. Он сделает то же самое, медленно, положив перед вами счет.
Символ Москвы — ночной клуб «Эдем». Фасад зеркальный, а зад — фекальный. Но это же лучше, чем все коричневое, как раньше. А вы представьте, что будет, если в один прекрасный день вся страна заработает.
И так жалко отдавать столицу опять не в те руки. Опять рвутся к власти генеральные товарищи. Мы только сейчас поняли, насколько жизнь разнообразна, а нас опять хотят привести всех к серому цвету.
А может, подождете, товарищи генеральные товарищи? Мы вас 75 лет ждали. А вы четыре года еле вытерпели. Я понимаю, плохо без власти. Ни тебе запретить, ни тебе указать, ни тебе посадить, ни тебе расстрелять. Надо привыкать работать.
Надо всем привыкать работать. А если нет, то меняю: наших генеральных товарищей на их ведущих бизнесменов.
По принципу: всех на всех.